Свет алексей викторович википедия, "Врачи": Жизненное реалити на телеканале "Москва 24"
Картина дня: дайджест главных новостей от 22 марта года Мединдустрия Не то чтобы, кроме Ванюкова, в России нет сосудистых хирургов, но он был один из лучших, мало того, что оперировал, так еще и ездил по всей стране, обучал коллег от Сахалина до Калининграда. Материалы по теме.
И люди не опускают глаза и улыбаются. Все расскажут, проведут, вы с ним посидите, подержите за руку. Я это приветствую.
Мы не делаем это круглосуточно — у нас скоропомощная больница, но днем и вечером — ради Бога. Просто иногда доктора могут попросить подождать, если им надо оживить кого-нибудь. Но ни одной жалобы на реанимацию у меня нет вообще. С моей точки зрения, все эти закрытые двери нужны только для того, чтобы персонал мог что-то скрыть и где-то там составить себе дешевую популярность, и все! С другой стороны, я не приглашаю всех. У моего любимого Юза Алешковского была воображаемая картинная галерея, и одна из картин называлась «Мама Миши Ботвинникова на торжественном приеме у гинеколога».
Ну понимаете, нельзя превращать молитву в фарс. У нас есть ширмочки для пациентов, но не все пациенты хотят, чтобы их видели родственники.
Но, как правило, тех, кто хочет, гораздо больше. Ширмы может не хватить иногда, но я стараюсь, чтобы их хватало. Поступает пациентка с тромбоэмболией легочной артерии — это тяжелая такая история — и нужно ввести препарат, который разжижает кровь, но у нее кровотечение из распадающейся опухоли матки. И ты должен понять, что будешь делать.
Но современные технологии таковы, что можно закрыть маточные сосуды, отключить матку и после этого все-таки провести тромболизис, чтобы пациентка задышала, а потом взять ее на стол и прооперировать. И больная дома. Вот вы спрашиваете про ощущение. С чем-то можно сравнить? Ты через полчаса вышел на улицу, и тебя отругали в департаменте здравоохранения, потому что что-то не сделал, и они правы, потому что ты не должен еще и об этом забывать.
Твоя задача не одну пациентку с тромбоэмболией лечить, а сделать так, чтобы все врачи хорошо лечили пациентов с тромбоэмболией. Навяз на зубах этот термин «мультидисциплинарная бригада», но пациента лечат сразу несколько врачей. Никогда в жизни у нас в реанимации пациента не ведет только анестезиолог-реаниматолог.
Его ведет хирург, кардиолог, клинический фармаколог, психолог. Я не знаю, правда, с кем психологи работают больше — с врачами или с больными, но они нужны, они востребованы. Когда я это делал, так сказать, понимал, что кто-то должен лечить врача. Больница стала и лечить лучше, и учить, и это говорю не я, а мне, и совсем не те люди, которых могу заподозрить в каких-то подхалимских чувствах.
Но я сторонник теории малых каждодневных дел. Вот каждый день ты должен что-то делать. Не важно, сколько у тебя томографов, важно, что ты на них делаешь. А вот то, что мы стали делать то, что мы раньше не делали, и стали вытягивать больных, которых раньше не вытягивали — вот это да.
Но это заслуга людей.
Понимаете, я не преуменьшаю роль личности в истории, но просто история сама по себе столь быстро течет, что… Я стал лечить всех.
Я стремлюсь к идеальному построению медицинской истории. Пожалуй, для меня это клиника Мэйо, Гейдельбергский медицинский университет.
Пока мы живем, все про жизнь. На гербе Мэйо три щита, один большой, два других поменьше. Самый большой щит — пациент. Во главе угла — пациент. Щиты чуть меньше — научные исследования и образование врачей. Вот это идеальная больница. Вам нравится это слово? Потому что это какое-то корявое слово. Есть слова «соучастие», «сопричастность», «сострадание». Папа — физик, мама — врач. Но, во-первых, врачом ты становишься не в 17 лет, когда ты приходишь в медицинский институт.
Хотя кто-то и может. Кто-то через двадцать лет после, а кто-то не становится никогда. В моей ситуации все решали люди, которых я встречал.
На втором курсе мне понравился преподаватель физиологии. Он хорошо читал и вел семинары. И я стал учить физиологию, чтобы быть с ним на одной волне. Потом был преподаватель по микробиологии.
А на третьем курсе моя мама-врач сказала: «Леша, иди к Абраму Львовичу Сыркину». Я пошел и до сих пор с ним. Тогда он был крепким летним человеком, а сейчас ему Правда, надо сказать, что в первый год я в институт не поступил и работал санитаром в 4-й градской больнице.
К восьми утра приезжал на работу, мыл руки по методу Спасокукоцкого — Кочергина. Это все такие приветы из истории. Мне очень важно понимать неразрывность, некую теорию рукопожатий. Мой шеф пожимал руку Виноградову, а тот Захарьину, а тот еще кому-то. И я в этой больнице работал, так сказать, не за страх, а за совесть. И тогда понял, что, конечно, буду поступать в медицинский. Сначала, наверное, тебе нужно пройти такую физическую инициацию, назовем это так.
Ты можешь быть очень хорошим врачом, но если ты не можешь в это все погружаться, не отрешась…. Но даже это не самое главное, пожалуй. Опять же я бесстыдно цитирую своего учителя, которого один очень известный человек спросил: «Абрам Львович, как вы так своих пациентов любите?
Сострадание не затрагивает всего спектра эмоций, сострадание — это жалость, участие, понимание. Любовь — это чувство, которое особо не поддается описанию. Оно просто есть. Сострадание может быть больше или меньше, любви не может быть больше или меньше. Она либо есть, либо нет. Есть вещи, так сказать, совершенно бессознательные — любовь к детям, родителям. И ты не можешь объяснить, почему она есть. Я люблю своих родителей, детей, свою жену. И наверное, медицина тем и интересна, что она ставит гораздо больше вопросов, чем дает ответов.
Человек ведь всю жизнь решает какие-то глобальные вопросы, но таких я не решил. А тактические вопросы мы решаем каждый день. Я их никогда не решу, но всю жизнь буду. Поймите, это не пафос, но я даже не ставлю их перед собой. У меня есть такое количество дел, начиная от «починить козырек в травматологии, чтобы он не упал и не дал никому по башке» — я тоже должен за этим прислеживать — до того, чтобы понять, когда у меня заработает новая аритмология и начнут выходить из строя компьютерные томографы, а как я буду учить ординаторов, а что я буду делать с нейрохирургами?
Поэтому это не всегда весело и радостно, но всегда очень интересно. Но это совершенно не моя прерогатива, а прерогатива любого человека, потому что дурак опасен. Представляете, если я что-то не буду знать и не понимать, как пользоваться своими знаниями. Знания — это некая мозаика, которую ты должен складывать.
И у кого-то 60 кубиков этой мозаики, а у кого-то, как у меня, Но я свои 16 буду комбинировать и потихоньку прибавлять. У меня нет иллюзий насчет своего великого интеллектуального превосходства. Но важно не только знать, но и пользоваться этими знаниями, а для этого нужна практика. Ты больных должен видеть каждый день, но еще надо читать.
Когда я стал главным врачом, поймал себя на том, что минут что-то читаю или смотрю, потому что сейчас скорость такая, что ты отстаешь мгновенно. Ты даже не белка в колесе, ты белка на двух лапах в колесе, не успеваешь, потому что количество информации, знания, их применения колоссальное совершенно.
Если говорить об анестезиологии, то это просто симфонический оркестр. Все время ношу с собой PocketBook, и на любой странице могу открыть и читать, «Мертвые души», например.
Гоголь — один из моих любимых писателей. Ты получаешь физическое удовольствие от текста. Мне нравится Диккенс, Гофман, особенно Булгаков. Правда, в детстве его читать бесполезно.
Хотя «Мастера и Маргариту» я лет в 13 прочитал и перечитываю постоянно. А какие это моменты? Не помню. Знаете, медальки-то бывают солдатские, а бывают картонные. Я не люблю картонных медалек, а настоящих солдатских у меня пока немного, но какие-то есть.
И пока мы находимся на той точке развития, на которой находимся, я считаю, что хвалиться пока еще особо нечем. Нам стыдиться нечего, но и до похвалы еще далеко. Конечно, было бы лучше, чтобы был директор, а я занимался бы только стратегией и медицинским менеджментом. Но понимаете, в чем дело… Мы все время в переходном периоде.
Ты получаешь некую базу, знаешь, как прочитать закон, чего тебе нельзя — и этого гораздо больше, чем того, что тебе можно. Ты привыкаешь жить в условиях достаточно жесткого регламента всех своих действий.
И если ты его выполняешь, это тебя уберегает от многих трагических ошибок. Мои ожидания — это стратегические вещи, когда удается открыть направление, когда какой-то проект поддерживает департамент.
Каждый ваш вопрос — это такая большая тема, на него сложно ответить просто. Я не знаю, как я могу описать свое дыхание, как объяснить, доволен ли я своей правой рукой или левой ногой? У меня настроение может меняться несколько раз в день: утром идешь с обхода воодушевленный и тут понимаешь, что что-то не сделано по хозяйству, или наоборот. Хочется и почитать, и еще у меня дети, которые хоть иногда должны видеть папу.
Люди ищут смысл жизни всю жизнь. Кто-то находит, кто-то не находит. Но если человек перестает искать, он перестает быть человеком. Это очень сложные вещи. Проще всего вам как-то ответить, но я не люблю врать. Вы спросите себя, вы же тоже герой. Не знаю, смысл жизни в самой жизни.
Это немного примитивно, конечно, но тебе должно быть не стыдно за самого себя, потому что самому себе ты ведь соврать не сможешь. Вот и все. От автора. Ответ специалиста. Наши современники. Литература, история, кинематограф. Герои среди нас. Андрей Хотинский , Павел Ершов и Алексей Никишков решились на рискованный эксперимент — побороться за право стать хирургом первой градской в присутствии телекамер. Устроить настоящую проверку профессиональных и человеческих качеств претендентов, а затем и выбрать лучшего должен заведующий отделением Камиль Далгатов.
Анестезиолог-реаниматолог, занимается самыми тяжелыми пациентами. Яркий, харизматичный, очень открытый, довольно резкий, с удовольствием участвует в выборе лучшего аспиранта. Друг и прямая противоположность Краснова — интроверт, сосредоточен на медицине, дорожит всеми аспирантами.
О проекте Место действия: Москва. Первая градская клиническая больница имени Пирогова. Герои Андрей Хотинский 27 лет.
